Князь Серебряный, Упырь, Семья вурдалака - Страница 65

- Постойте, ребята! - сказал Серебряный, - расспросим его наперед порядком. Отвечай, - сказал князь, обращаясь к татарину, - много ль вас? Где вы станом стоите?

Татарин сделал знак, что не понимает.

- Постой, князь, - сказал Поддубный, - мы ему развяжем язык! Давай-ка, Хлопко, огоньку. Так. Ну что, будешь говорить?

- Буду, бачка []! - вскрикнул обожженный татарин.

- Много ль вас?

- Многа, бачка, многа!

- Сколько?

- Десять тысяча, бачка; теперь десять тысяча, а завтра пришла сто тысяча!

- Так вы только передовые! Кто ведет вас?

- Хан тащил!

- Сам хан?

- Не сама! Хан пришла завтра; теперь пришла Ширинский князь Шихмат!

- Где его стан?

Татарин опять показал знаками, что не понимает.

- Эй, Хлопко, огоньку! - крикнул Поддубный.

- Близка стан, бачка, близка! - поспешил отвечать татарин. - Не больше отсюда как десята верста.

- Показывай дорогу! - сказал Серебряный.

- Не можна, бачка! Не можна теперь видеть дорога! Завтра можна, бачка!

Поддубный поднес горячую головню к связанным рукам татарина.

- Найдешь дорогу?

- Нашла, бачка, нашла!

- Хорошо, - сказал Серебряный, - теперь перекусите, братцы, накормите татарина, да тотчас и в поход! Покажем врагам, что значит русская сила!

Глава 25.Приготовление к битве

В шайке началось такое движение, беготня и крики, что Максим не успел сказать и спасибо Серебряному. Когда наконец станичники выстроились и двинулись из лесу, Максим, которому возвратили коня и дали оружие, поравнялся с князем.

- Никита Романыч, - сказал он, - отплатил ты мне сегодня за медведя!

- Что ж, Максим Григорьич, - ответил Серебряный, - на то на свете живем, чтоб помогать друг другу!

- Князь, - подхватил Перстень, ехавший также верхом возле Серебряного, - смотрел я на тебя и думал: эх, жаль, что не видит его один низовой молодец, которого оставил я на Волге! Хоть он и худой человек, почитай мне ровня, а полюбил бы ты его, князь, и он тебя полюбил бы! Не в обиду тебе сказать, а схожи вы нравом. Как заговорил ты про святую Русь, да загорелись твои очи, так я и вспомнил Ермака Тимофеича. Любит он родину, крепко любит ее, нужды нет, что станичник. Не раз говаривал мне, что совестно ему землю даром бременить, что хотелось бы сослужить службу родине. Эх, кабы теперь его на татар! Он один целой сотни стоит. Как крикнет: за мной, ребята! так, кажется, сам станешь и выше, и сильнее, и ничто тебя уже не остановит, и все вокруг тебя так и валится. Похож ты на него, ей-богу похож, Никита Романыч, не в укор тебе сказать!

Перстень задумался. Серебряный ехал осторожно, взглядываясь в темную даль; Максим молчал. Глухо раздавались по дороге шаги разбойников; звездная ночь безмолвно раскинулась над спящею землей. Долго шла толпа по направлению, указанному татарином, которого вели под саблей Хлопко и Поддубный.

Вдруг принеслися издали какие-то странные, мерные звуки.

То был не человеческий голос, не рожок, не гусли, а что-то похожее на шум ветра в тростнике, если бы тростник мог звенеть, как стекло или струны.

- Что это? - спросил Никита Романыч, останавливая коня.

Перстень снял шапку и наклонил голову почти до самой луки.

- Погоди, князь, дай порасслушать!

Звуки лились мерно и заунывно, то звонкими серебряными струями, то подобные шуму колеблемого леса, - вдруг замолкли, как будто в порыве степного ветра.

- Кончил! - сказал Перстень, смеясь. - Вишь, грудь-то какова! Я чай, с полчаса дул себе, не переводя духа!

- Да что это? - спросил князь.

- Чебузга! - отвечал Перстень. - Это у них почитай что у нас рожок или жалейка. Должно быть, башкирцы. [] Ведь тут разный сброд с ханом, и казанцы, и астраханцы, и всякая ногайская погань. Слышь, вот опять наигрывать стали.

Вдали начался как будто новый порыв вихря, обратился в длинные, грустно-приятные переливы и через несколько времени кончился отрывисто, подобно конскому фырканью.

- Ага! - сказал Перстень, - это колено вышло покороче; должно быть, надорвался, собачий сын!

Но тут раздались новые звуки, гораздо звончее. Казалось, множество колокольцев звенели безостановочно.

- А вот и горло! - сказал Перстень. - Ведь издали подумаешь и невесть что; а они это горлом выделывают. Вишь их разобрало, вражьих детей!

Грустные, заунывные звуки сменялись веселыми, но то была не русская грусть и не русская удаль. Тут отражалось дикое величие кочующего племени, и попрыски табунов, и богатырские набеги, и переходы народов из края в край, и тоска по неизвестной, первобытной родине.

- Князь, - сказал Перстень, - должно быть, близко стан; я чаю, за этим пригорком и огни будут видны. Дозволь, я пойду, повысмотрю, что и как; мне это дело обычное, довольно я их за Волгой встречал; а ты бы пока ребятам дал вздохнуть да осмотреться.

- Ступай с богом, - сказал князь, и Перстень соскочил с коня и исчез во мраке.

Разбойники оправились, осмотрели оружие и сели на землю, не изменя боевого порядка. Глубокое молчание царствовало в шайке. Все понимали важность начатого дела и необходимость безусловного повиновения. Между тем звуки чебузги лилися по-прежнему, месяц и звезды освещали поле, все было тихо и торжественно, и лишь изредка легкое дуновение ветра волновало ковыль серебристыми струями.

Прошло около часа; Перстень не возвращался. Князь стал уже терять терпение, но вдруг, шагах в трех от него, поднялся из травы человек. Никита Романович схватился за саблю.

- Тише, князь, это я! - произнес Перстень, усмехаясь. - Вот так точно подполз я и к татарам; все высмотрел; теперь знаю их стан не хуже своего куреня. Коли дозволишь, князь, я возьму десяток молодцов, пугну табун да переполошу татарву; а ты тем часом, коли рассудишь, ударь на них с двух сторон, да с добрым криком; так будь я татарин, коли мы их половины не перережем! Это я так говорю, только для почину; ночное дело мастера боится; а взойдет солнышко, так уж тебе указывать, князь, а нам только слушаться!